КНИИЭКОТиЯ

Так что, Гришечка, получи: , и распишись, дорогой

Сразу после тихого часа в палату пришла бабушка нашего нытика. Она посмотрела на Гришу, и тут я услышал непонятный мне диалог. Я не мог понять, о чем они говорили. Я не знал этих слов, да и откуда я мог тогда их знать. Бабка увидев Гришу сказала сквозь зубы
— Ширёныша сюда положили!
А он ей ответил... ну, слово было очень похоже на балерина. Он ей сказал - балерина москальская. Слушайте, как она завелась, как стала орать, что она не балерина, что она очень красивая, а он, т. е. Гриша, вообще должен молчать, и как он вообще, ей, старшей санитарке, помощнице самой сестры-хозяйки, посмел сказать — балерина. "Да, я, — кричала она, — я быстро с тобой разберусь, ты не знаешь, с кем связался!.. Я… я…"
Мы все думали, что она побежит в люкс, к своему деду жаловаться, потому что, ну какая из нее балерина? Толстая, противная, вечно всем недовольная, да к тому же крикливая. Зоя не раз говорила, что таких, как она, называют базарная баба.
...Но вдруг ее пыл начал спадать, и она сказала:
- Я запрещаю своему внуку дружить и даже разговаривать с тобой. Надеюсь, ты меня понял.
Затем настала очередь Ахмеда:
- Ну, как вам это нравится, - обращаясь не известно к кому, сказала бабка, - там ширеныш, а тут чучмек.
- Я не чучмек, я ингуш, я приехал из Грозного… а вы, в самом деле, балерина ласкальская? Я читал про Ла Скалу! Наверное, когда вы там танцевали вы и в самом деле были красивая.

И тут вся наша палата сотряслась от смеха. Смеялись все, Валерик даже побежал в туалет, а из соседней палаты пришли девочки узнать, что случилось, и не привез ли новенький новый анекдот.
Но узнав про балерину ласкальскую, они тоже начали смеяться и пошли разнести эту новость по всему отделению.
Бабка была красная как рак, она кому-то невидимому грозила кулаком, шептала гневные проклятия, над которыми нытик смеялся, а потом она ушла со своим внуком в зимний сад, и до отбоя мы их не видели.

А день – этот длинный день - все никак не заканчивался.

... А день – этот длинный день - все никак не заканчивался.
Часов в пять, когда было темно, как ночью, пошел снег. За окном медленно кружились снежинки. Можно было бесконечно, забыв о времени, стоять у окна и смотреть на них. Мы знали, что этот снег уже не растает до весны, и мы не сможем выходить на балкон, да и много чего не сможем из того, что могли летом и осенью. Впрочем, снег пошел еще в начале ноября, но потом он растаял и лежал только на неубранных осенних листьях.

Перед ужином пришел отец Гриши, он обвел нашу палату взглядом великого полководца и сказал:
— Неплохая у вас казарма, даже балкон есть. — А потом спросил: — А когда вы на плац ходите?
Никто из нас его не понял, и тогда Гриша объяснил, что это он так ЛФК называет. Впрочем, я давно привык, что лфк все называли по-разному: Бершадский называл — гестапо, Костя называл — трудотерапия, а
бабушка Нытика вообще называла — дискотека. Наверное, потому что там всегда играла дурацкая музыка.
Потом пришел отец Ахмеда – высокий, красивый дядька. Он знакомился с каждым из нас, пожимал руку и желал здоровья. Перед тем как уйти, он вытащил из кармана кожаный бумажник и дал Ахмеду пятьдесят рублей – вы слышите? – пятьдесят рублей! Говорит ему:
– Завтра с утра иди в "СИБИРЬ" (это магазин так назывался) и купи для друзей что-то вкусное – ты же знаешь традиции.
Ахмед что-то ответил ему на их языке, и они ушли. Я еще несколько раз видел отца Ахмеда, и сейчас, когда пишу, никак не могу вспомнить, были ли у него усы. Почему я про усы? Да сам не знаю!..

Часов в восемь ко мне пришли Зоя с Галей. Девчонки дружили и всегда просили, чтобы дежурить вместе. Правда, написав "всегда", я преувеличил: они ведь были молодые девушки, которым хотелось ходить на свидания, в кино, в кафе есть мороженное и сладости и... нет, не буду писать: я точно этого не знаю, у Зойки не спрашивал, а слухам не верю.
Гриша обрадовался девочкам, наверное, больше, чем я. Он сразу полез в тумбочку за конфетами и начал угощать их. Через минуты две они разговаривали так, словно пришли к нему, а не ко мне.
И чтобы прервать их воркутание, я сказал Грише:
— Покажи девочкам, что ты умеешь, давай покажи себя!
Гриша взял уже кем-то разобранный кубик и собрал его. Зоя обрадовалась, говорит ему:
— Давай я покручу-покручу, разберу, а ты собери.
Когда Гриша собрал кубик, Галя говорит
– Это Зоя плохо покрутила, сейчас я покручу-поверчу, а ты собери.
Гриша опять собрал кубик. Девчонки были в восторге, но я-то имел ввиду совсем другое.
— Собрать кубик может любой, а покажи, что ты еще можешь. Вот возьми гитару (Гриша несколько раз спрашивал, чья она), возьми гитару, давай, покажи себя! — Я сам понимал, что разошелся, но ничего не мог с собой поделать.

Гриша взял гитару (Эдик лежал в соседней палате, но его гитара почему-то стояла у нас) и запел:
Аппарат железный,
Широко известный:
Лечит переломы,
Исправляет ось.
И вот в аппарате,
Я лежу в палате
И ключом на 10
Удлиняю кость...

- А дальше, дальше? Спой дальше, – стали просить Зоя и Галя.
- Пока есть только первый куплет, – ответил Гриша, - продолжение я еще не написал.
- Ты пишешь стихи? – удивилась Зоя. – Мы с Галей тоже иногда пишем поздравления в стихах.
Гриша поставил гитару на место и сказал:
— Вам, наверное, надо поговорить, а я мешаю. Пойду, пройдусь.
— Я, тоже пойду, – сказала Галя, – идем, проводишь меня до лифта.
Когда они ушли, Зоя сказала, что ей нравятся ребята, которые не имеют ни голоса, ни слуха, но не стесняются петь девушкам песни. Передай ему мой поцелуй.
Ничего я не передал, я чувствовал, как в глубине души начал ревновать ее.
Потом Зоя стала расспрашивать, как прошел день, и объяснила мне, что такое Ласкала и как правильно произносится ширёныш. А вот то слово похожее на "балерина" она не знала, но тоже смеялась над "балерина ласкальская".

Когда Зоя ушла, до отбоя оставалось часа полтора - в это время обычно возвращались в палату Кик и Валерик...

Когда в палату приходил Виталька, палата словно оживала - его голос полный жизни, оптимизма тут же прогонял скуку, тоску (если это не одно и то же), заставлял по-другому смотреть на жизнь. Кто научил этому семилетнего мальчика, для меня всегда оставалось загадкой. Мама? Думаю, что нет, хотя и работала она воспитательницей...
Так было и на этот раз: Виталька прямо с порога начал рассказывать маме про Гришу. Говорил он с таким восторгом, что я позавидовал. А Кик взахлеб говорил, что он будет с ним дружить и скоро научится собирать кубик. Мама Витальки спросила, откуда Гриша приехал, поговорила с ним несколько минут и ушла. Она была единственная из всех родителей, кто не любил сидеть в палате.
Вскоре приперся Валерик со своей мамой-Зоей. Да, я не шучу – его маму звали, как мою сестру, и он не мог просто сказать "мама", нет, он всегда говорил мама-Зоя. Когда они пришли, он взял подушку, переложил ее на другую сторону кровати, уселся и вместо того, чтобы есть свою морковку, – заплакал.
- Мне холодно, ветер дует в спинку – сквозь слезы говорил он. – Холодно, холодно…

В палате стало действительно холодно, и мы все сидели в свитрах. Медсестры обещали, что к вечеру батареи начнут работать на полную мощность, но пока они не могли обогреть огромную палату, и холод из всех щелей проникал к нам и раскачивал занавеску, как огромный парус. Не помогло даже покрывало, которое Бершадский - со словами: сейчас я вам покажу, как от этого лечились в старом корпусе - повесил на окно.
…Вязаный свитер и горячий чай успокоили Валерика, он перестал плакать, съел свою морковку и начал спорить с Киком, кто быстрее пробежит до конца коридора и обратно. И я, увлеченный их спором, не придал значения завистливым взглядам мамы-Зои в сторону кровати Гриши и не услышал, как она пообещала сыну, что завтра все будет хорошо. (Мы ведь никогда не знаем, и даже не задумываемся над тем, что готовит нам день завтрашний).
Ободренный словами матери, Валерик побежал в холл, за ним убежал Кик, и в палате стало опять тихо. Мама-Зоя достала из сумки вязание и села на стул, не обращая ни на кого внимания. Но я-то знал, что, считая петли, она за всеми следит.

Часов в десять, перед тем, как выключить свет, Таня (у нас было две медсестры по имени Таня) принесла Кику, Ахмеду и Грише баночки для анализа.
- Ну, что, Виталька, завтра утром к нам придет красивая девушка, чтобы кровь из пальца взять? - спросил Гриша.
- Нет, я не буду, это только у тебя возьмут, ты новенький, поэтому только тебе надо, а мне нет, я не хочу, понимаешь, мне не надо, у меня все хорошо – затараторил без остановки Кик, – пусть она красивая, но она только к тебе придет и к Ахмеду. А мне не надо! Я сегодня был на перевязке, и у меня все хорошо…
- А откуда ты знаешь, что завтра будут брать кровь? – спросил Ахмед. – У нас же в поликлинике уже брали? Зачем надо еще раз? Они что, тот потеряли?
- Это закон книиэкота: вечером баночка – утром пчелка, – объяснил Гриша. И, видя, что Ахмед его не понимает, добавил: - пчелка – это так иголка, которой палец колют, называется.
- А бывает баночка, но без анализа крови? – спросил Кик.
- Очень редко бывает пчелка без баночки или баночка без пчелки, но это…
- Вот видишь, – обрадовался Кик, – значит, у меня будет баночка без пчелки, я же говорил, что мне не надо, а ты не верил.
Сейчас, когда я пишу, удивляюсь, почему никто не спросил у Гриши, откуда он знает, что придет красивая девушка. Почему он так подумал? Кто ему сказал?..

Утром, как и обещал Кику Гриша, в палату пришла лаборантка. Она уже несколько раз приходила к нам в палату, но я почему-то ни разу не обратил внимания, что она и в самом деле была красивая. Как сейчас помню: на ней был расстегнутый халат, под которым была сиреневая блузка, обтягивающая ее два холмика. Мои руки сами собой начали делать вращательные движения, и я поскорее спрятал их под попу.

- Виталька, не убегай, все равно поймаю, — сказала она и расставила руки в стороны, словно показывая, как она будет ловить Кика, а потом спросила: — Кто из вас Гриша?
- Я... - ответил он. - А как тебя зовут?
- Аня.
- Привет, Аня, знаешь, ты очень красивая.... Я давно не видел таких красивых девушек. Можно тебя за косичку подергать?
- Можно, - улыбнулась Аня, - но с одним условием: если Виталька не убежит и не заплачет.
- Договорились, – ответил Гриша, - а ты не обманешь?
- Разве можно обмануть мальчика с такими красивыми кудряшками, – она провела рукой по волосам Гриши. - Сделай так, чтобы он не заплакал, и получишь приз!

- Виталька, иди сюда, — позвал его Гриша, — посмотри, как Аня меня пчелкой уколет.
Кик с опаской подошел к ним.
- Садись рядом со мной, и я тебе открою один секрет.
Гриша обнял Витальку и спросил:
— Ты боишься Аню?
Кик прижался к Грише и прошептал:
— Очень боюсь.
- А ты помнишь мультик про крошку енота? Что сказала ему мама, когда он боялся?
- Что надо улыбнуться и подружиться!
- Вот мы сейчас улыбнемся Ане, и подружимся с ней, и тогда нам будет не больно.
- Честно-честно?
- Смотри сам.

Как бы я хотел быть на их месте! Я бы еще раз увидел ее блузку, а так на меня смотрел ее белый халат и коса, за которую хотел подергать Гриша. И зачем оно было ему надо?

Гриша дал руку Ане и сказал Кику:
— Есть еще второй секрет: надо смотреть, как она уколет, не отворачивайся, а то сразу заплачешь. Договорились?

Их разговор прервала Аня:
— Гриша, я плохо уколола, надо колоть второй раз, можно?
- И ты ей разрешишь? — спросил Кик.
- Это она хочет, чтобы ты еще раз посмотрел... Конечно, Аня, только с одним условием, ты подаришь мне пчелку.
- Конечно, подарю... в какой пальчик колоть в тот же или в другой?..

...Кик очень боялся, он весь напрягся, а Гриша шептал ему на ухо:
— Улыбнись Ане, ну, улыбнись! - И Виталька улыбнулся и, пока улыбался, не заметил, как Аня уколола ему пальчик.
- Ой! - вырвалось у Витальки.
- Я тебе сделала больно? – спросила Аня.
- Да!.. нет!.. ну, чуть-чуть, я просто не успел посмотреть, как ты колешься.
- Значит больше не будешь меня бояться и убегать?
- Не буду, - прошептал Виталька и прижался к Ане, чтобы она его погладила.

А подергать за косичку она Грише не разрешила, сказала - в другой раз. Так ему и надо!

Пока Аня колола пальцы Кику и Грише, Ахмед сидел на кровати и наблюдал это, так сказать, зрелище издалека. Да и иначе, чем зрелищем, то, что я видел, назвать было нельзя: ну, скажите сами, зачем надо было уговаривать Кика, что это не больно? Зачем, я вас спрашиваю? Ведь намного веселей было бы посмотреть, как он прячется под кроватью, а потом с плачем соглашается выйти, только с условием, чтобы не рассказывали маме и Валерию Дмитриевичу.
Как прошло знакомство Ани и Ахмеда я не могу вам рассказать, потому что в палату вошел Мальцев. Я до сих пор так и не смог понять, как ему удавалось заходить в палату, когда о нем вспоминали. Было такое ощущение, что он обладает интуицией и появляется там, где о нем думают.

Валерий Дмитриевич сел на мою кровать и строго посмотрел на Гришу. Правда смотреть строго В.Д. не всегда удавалось: у него были очень добрые глаза, да и усы делали лицо очень добродушным.
К тому же было видно, что настроение у него хорошее и он чем-то доволен.

- Ну, как же ты, японский бог, ленинградский почтальон, — начал Валерий Дмитриевич (ясно было, что это секретный пароль, понятный лишь им двоим, но бабушка Нытика, ехидно потирая руки, встала за спиной Гриши у дверей палаты) — как же ты умудрился за один вечер таких великих дел совершить? Как, я тебя спрашиваю?! Не успел я приехать, а меня около ординаторской уже двое ждут о тебе поговорить. Японский бог, ленинградский почтальон, что делать будем? Что будем с тобой делать?
Услышав, что сейчас Гриша получит на полную катушку, бабка, улыбаясь и чуть ли не танцуя, вышла из палаты, а я, забыв про ревность к Зое, приготовился защищать Гришу. Мне очень не понравился вопрос: «Что делать будем?» - я знал, что ничего хорошего он не сулил. Но когда бабка вышла, В.Д. улыбнулся, и спросил:
- Гриша, как тебе удалось так разозлить эту... ммм... старуху?
- Я ей сказал, то, что всегда говорят антисемитам, когда они произносят свое любимое слово.
- А что же ты ей сказал?
- Я не могу... Понимаете... Это слово вылетает само, когда они начинают, а потом сразу забывается.
- Еще как понимаю! - это как у меня, когда я обещаю назначить на ночь и пока дойду до ординаторской забываю, - он опять улыбнулся, — ладно, ты мне скажешь это слово, а я не забуду.
- У меня еще нет аппарата, — пробовал тянуть время Гриша.
- Так ведь я еще ничего не обещал.

Слушайте, они говорили на не понятном мне языке. Нет, говорили они по-советски, но... но я ничего не понимал. Мне было неясно, что В.Д. обещает и забывает, еще больше я не понимал, кто такие эти «анти» (я знал, только одно слово которое так начинается — антибиотики), и уж, совсем я не понимал, что В.Д. не забудет, если он сразу забывает.

- Я ей сказал хазерина,* — прервал мои размышления Гриша.
И тут Валерий Дмитриевич захохотал — сквозь смех, он несколько раз говорил:
— А что похожа, похожа!
По всему было видно, он знал, что означает это слово. Перестав смеяться так же неожиданно, как и начал, В.Д. сделал опять серьезное лицо:
… - Ну, так что делать будем? - спросил он. - Жалоба была, надо принять меры!

И Гриша, и я — мы оба понимали, что решение он уже принял, и ничего плохого не будет. Ну, максимум вызовут на пятиминутку, где надо будет отсидеть полчаса и, когда врачи обо всем поговорят, все мысли у них будут о завтраке, пожурить виновного уже не будет сил. Но зато виновный узнает все новости — кому перемонтаж, кому рентген и т.д.

… - Мне мама Валерика сказала, - начал после паузы В.Д., - что вчера ее толстяк замерз. Переводить его в другую палату мне не хочется, тебя тоже — ты лежишь в самой лучшей палате! Может быть, ты хочешь поменяться с ним местами?
- Вы серьезно? - спросил Гриша. - Я буду лежать около окна?! Конечно хочу!..
- Вот и отлично — я скажу бабке, что в качестве наказания перевел тебя в Сибирь, а маме-Зое, что еле-еле уговорил тебя поменяться местами с Валериком. Они обе будут довольны. Сейчас попрошу санитарок, чтобы перестелили кровати и дали тебе второе одеяло. И, кстати, сделай грустное лицо, пусть все думают, что ты наказан.
В.Д встал, и запел «... и меня два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь»

*Хазерина на языке идиш означает - свинья - только более в грубом контексте, типа - свинюка.

две недели спустя - 30 ноября 1983

Гриша проснулся рано. За окном было темно, и казалось, что утром после операции можно еще поспать или хотя бы полежать в кровати. Впрочем, в палате никто не спал – у каждого была на то причина:
Бершадский поспорил с Костей на бутылку коньяка (я не шучу!), что Гриша в первый же день встанет и не будет лежать в постели. Это закалка старого корпуса – объяснял Виталий, но Костя настаивал, что Гриша пролежит минимум два дня.
У нас с Киком было свое пари – думаю, вы помните: мы поспорили, что Гриша не пойдет на перевязку. Кик мне вчера об этом напомнил. И не только напомнил, а попросил, чтобы ему сделали перевязку. Вы представляете?! Он сам попросил и, чуть не плача, сказал Вадиму, нашему палатному врачу:
- Мне так давно не делали перевязку, а спица режется и болит. Вы же знаете, что перевязку надо делать раз в неделю, а мне уже две недели не делали! А там спицы, и я не знаю, что делать.

Гриша ничего не знал про наши споры, он выпил несколько глотков апельсинового сока, поставил ногу в аппарате на пол и закрыл глаза. Один… два… три… четыре… пять… мысленно отсчитывал он первые мгновения боли от тяжести аппарата и спиц, которые тут же начали тянуть все мышцы. На счете десять он открыл глаза и взял в руки костыли.

- Что, к девочкам собрался? – спросил Бершадский, довольный тем, что выиграл спор.
- Да, вот собрался, только штаны не могу найти - в шутку ответил Гриша.
- Они на пол упали. Сейчас Кик тебе их подаст. Виталька, вставай, ну хватит лежать!!!
- А как он пойдет к девочкам, ему только вчера операцию сделали? – спросил я.
- Сережа, если он не сможет пойти, я позову девочек сюда!
- Тогда зачем штаны надевать?
Вечно я лез со своими вопросами, не подумав. Меня же могли неправильно понять!
- Как зачем, – удивился Кик, – чтобы девочки его трусы с ромашками не увидели!
Его ответ показался мне логическим, и я решил больше вопросов не задавать.
Но вдруг я услышал:
- Виталька, у него очень красивые трусы! Почему ты не хочешь, чтобы их девочки увидели?
Это в палату пришла лаборантка Аня.
- А разве они не девчачьи? – спросил Кик.
- Конечно, нет – это очень красиво, когда у парня трусы в цветочек, ты что, не знал?

Аня и Гриша явно симпатизировали друг другу. Они обменивались шутками, улыбались и, возможно, поэтому, чтобы его подразнить, она всегда делала такое огорченное лицо, словно чувствует себя виноватой и говорила:
- Гришенька, я знаю, что ты меня простишь, я так старалась сделать тебе небольно, что плохо уколола, смотри, кровь совсем не идет, – говорила она. - Можно, я еще раз уколю?
От таких слов Гриша таял и соглашался, чтобы она его еще раз уколола, (попробовал бы он не согласиться) и, в шутку называя ее "колючка", каждый раз просил подарить "пчелку". Аня обещала подарить, но насколько я знаю, так и не подарила. Правда, в тот день она разрешила подергать ее за косичку, да еще и поцеловала его.

Когда Аня ушла, Гриша надел джинсы и попытался встать. Голова немного кружилась, стоять было тяжело. Он неуверенно сделал несколько шагов по палате, стараясь отводить костыли подальше в стороны, чтобы не задеть, плохо загнутые спицы и торчащие во все стороны стержни в аппарате, сковавшем его стопу...
Бершадский как победитель вскинул руки и ехидно спросил у Кости:
- Ну, ваше величество, когда из закромов мой коньяк принесут?

...Вернувшись из туалета, Гриша сел на кровать, допил сок, вынул из тумбочки бритву и одеколон. Но только он начал бриться, в палату прибежал доктор Игорь или, как его за глаза называли, – фельдшер Игорек. Он не был нашим палатным врачом, но считал своим долгом навестить пациента, на операции которого вчера присутствовал.

продолжение следует

- Ну, ты и матерщинник!!! – начал фельдшер Игорек, растягивая букву "н". Я еще никогда не слышал, чтобы так матом ругались, как ты!!! Разве можно так в присутствии врачей и медсестер?! Я бы никогда не поверил, если бы мне рассказали!
- А что я там, в операционной говорил?!
- Неужели, ты не помнишь?! Ты так ругался, так ругался!!!
- Я помню, как обливали ногу йодом, как начали вводить в вену что-то такое, от чего все поплыло. А что было потом, не помню, я ведь был под наркозом.
- Ой, ты такое наговорил, такое наговорил, никогда бы не подумал, что ты так можешь!
- Так все-таки, что я говорил?! Может быть, спросить у В.Д.?

Услышав про Мальцева, у Игоря пропало желание продолжать разговор и он, с важным видом засунув руки в карманы халата, вышел из палаты.

Гриша опять включил бритву, но побриться он не смог: в палату пришла Света сделать промедол, чтобы он зря не пропал. Потом приходили девочки из 7-й палаты. А перед завтраком пришел Мальцев, который со своим привычным "японский бог, ленинградский почтальон" загнул спицы, чтобы они не цеплялись за каждую вещь, которая попадалась им на пути.

После завтрака в палату пришла Наташа. Увидел ее, Виталик сжался, и хотел сказать, что он сейчас, прямо сейчас уходит в ЛФК и поэтому никак не может пойти на перевязку, но вспомнив, что он сам просился в перевязочную, тяжело вздохнул и приготовился ждать пока Наташа позовет его.
Но она не обратила на Кика внимания, а подошла к Грише, облокотилась на его кровать, и спросила:
- Ну, что кучерявый мальчик, помнишь ли ты о своем обещание пойти ко мне на свидание? - И добавила: – Как изволите, пойдете сами или хотите, чтобы подали карету?
- Конечно, пойду сам, – ответил Гриша: он не любил каталку еще со старого корпуса, а может быть даже с тех пор, как лежал в киевской больнице.

И тут случилось невероятное – Кик, наш Кик, который как огня боялся Наташу, начал:
- Я пойду с вами! Понимаешь, Грише тяжело идти, я буду рядом, я буду смотреть, чтобы на полу не было воды, и он не упал. А ты тоже смотри, чтобы он не упал, понимаешь, ему только вчера сделали операцию, ему еще тяжело идти. Я помню, как он обещал, я свидетель, что вы свидание назначили, поэтому я пойду с вами, у меня тоже сегодня перевязка.

Когда Кик начинал говорить, проще было с ним согласиться, чем спорить, да и какая разница была Наташе, когда она возьмет Кика.

Все, что было в перевязочной, я знаю только по рассказам Витальки.

…Пока Наташа развязывала бинты и снимала спиртовки, Гриша все время шутил и рассказывал ей, чем караталин отличается от оснината, а потом, когда Мальцев осмотрел ногу и, сказав, что все в порядке, ушел - они слушали кассету Высоцкого.

- Ты, не поверишь, – говорил Виталька, – пока мы там были, время пролетело незаметно и было совсем не больно. А когда наши перевязки была закончены, Наташа сказала:
- Гриша, извини меня... когда мы с тобой тогда познакомились, я грубо тебе ответила. Ты же знаешь, что первое впечатление обманчиво. Я думала, приехал новенький, ничего не знает, не понимает, выделывается, чтобы показать, мол, какой я храбрец, а понятия не имеет, что такое аппарат… Ты меня простишь? Друзья?
- Друзья! – ответил Гриша.

- И потом, потом, - говорил Кик, – она его поцеловала. Поцеловала и еще назвала ежиком. Меня еще никто не называл ежиком!

Только тогда я понял почему Гриша все время хотел побриться – он собирался к Наташе и думал только о свидание с ней…